Вера против фактов - Страница 87

Часто говорят, что искусство и литература объединяют нас, подтверждая нашу принадлежность к роду человеческому. Но будет ли это утверждение истиной о Вселенной? Люди в чем-то похожи (все мы горюем о смерти близкого человека), а в чем-то различаются (лишь некоторые из нас крайне амбициозны); искусство, указывающее на эти сходства и различия, просто укрепляет выводы, которые мы делаем эмпирически – из опыта. Возможно, оно делает это художественно – и вызывает глубокие чувства, но это не новое знание. Во многих случаях книги и фильмы погружают нас в новые ситуации и заставляют представить, каково было бы оказаться на месте другого человека. Но действительно ли мы чувствовали бы то же, что Ватанабэ, если бы сидели на качелях в самом конце своей жизни? Откуда нам знать? Разбуженное воображение – не то же самое, что верное знание.

Существуют и исключения. До изобретения фотографии только скульптуры и картины показывали, как выглядят те или иные вещи. Мы знаем, к примеру, как выглядели Габсбурги с их выпяченной нижней губой. Говорят, что чудесную повесть Льва Толстого «Смерть Ивана Ильича» использовали в медицинских школах, чтобы будущие врачи ощутили, каково это – умирать. Доктора до сих пор рекомендуют ее для обучения эмпатии:

...

Сегодня, через сто с лишним лет после первого издания, «Смерть Ивана Ильича» остается уместной в медицинском образовании. Она напоминает, что какими бы знающими мы ни были, поставить себя на место пациента трудно. Она напоминает, что те же силы, которые отдалили Ивана Ильича от тех, кто о нем заботился, и сегодня продолжают разделять пациентов и врачей… Медицинское образование должно ставить своей целью сохранить у врача способность представить себе страдания пациента; нам нужно не столько «учить» эмпатии, сколько сохранить врожденную эмпатию, с которой студент к нам приходит. Изучение медицины, сосредоточенное на болезнях и системах органов, может лишить человека тех качеств, которые привели его в медицину. «Смерть Ивана Ильича» – это пробный камень, средство вспомнить о призвании, и напоминание о том, насколько мощным может быть полное присутствие рядом с больным, это вечное терапевтическое средство.

Но об эмпатии говорилось уже не раз: это «напоминание», а не открытие. В конце концов, рассказ Толстого не передает никакого нового знания о смерти, а лишь сообщает в форме художественного произведения (хотя и прекрасно) знание, по-видимому, полученное в результате эмпирического наблюдения. Без сомнения, Толстой мог полностью ошибаться в отношении ощущений умирающего человека, и многие люди наверняка не разделяют последних эмоций Ивана Ильича. Повесть трогает нас потому, что, если нам довелось пережить смерть близкого, мы видим в ней общую правду. Тем не менее для врачей и студентов-медиков, которым недостает эмпатии к смертельно больным пациентам, эта история может стать средством, которое поможет им понять, что чувствуют умирающие, – точно так же, как философия помогает физикам более глубоко проникнуться квантовой механикой.

В очерке об интеллектуальной ценности искусства философ Мэтью Кьеран доказывает, что любая истина, которую можно найти в произведениях живописи и литературы, исходит из наблюдения реального мира:

...

Рассмотрим гипотетические озарения того сорта, что мы получаем из произведений искусства. «Ужасы войны» Гойи (1810–1820), возможно, и передают ужасы войны, а «Гордость и предубеждение» Остен – опасности заботы о собственных интересах, но неужели мы узнаем об этих вещах из названных произведений? Идеи о том, что война ужасна, а гордость ведет к падению, общеизвестны и банальны. Если мы убеждены в верности основной мысли подобных работ, то нельзя сказать, что мы что-то из них узнали. А если нет, то, как могли мы узнать из рассказов о выдуманных мирах то, что не связано с истиной о реальном мире?.. Для любой претензии на истину, переданной через искусство, нам следует подобрать подходящий способ исследования, чтобы проверить, обоснованна ли она. К примеру, мы ничего не можем узнать у Остен о характере – это вопрос психологии.

Я неоднократно просил профессоров литературы и критиков привести мне примеры истин, впервые раскрытых в литературе, а не подтвержденных ею, и не получил ни одного убедительного ответа. Мне кажется, той же неопределенности можно ожидать от музыки, живописи и других видов искусства, если оставить в стороне их способность (как в случае с фотографией и живописью) сообщать нам, как выглядел тот или иной предмет. Искусство может подтолкнуть нас к поиску истины, но в конечном итоге эта истина должна основываться на здравом смысле и наблюдении.

Обратите внимание и на то, что разные произведения искусства передают разные – а иногда и диаметрально противоположные – истины, напоминающие собой «истины» разных религий. Если Писание и бесчисленные религиозные романы утверждают идею любящего всемогущего Бога, то «Кандид» Вольтера высмеивает ее. «Герника» Пикассо и рисунки Гойи говорят об ужасах войны, а бесчисленные романтические картины восхваляют доблесть и славу. Каждый Piss Christ Андерса Серрано – распятие, погруженное в банку с мочой художника, – компенсирует благоговейный «Изенгеймский алтарь» Грюневальда – изображение Распятия Христа, которое я считаю одной из самых волнующих картин. Безусловно, подхалимские кинокартины Лени Рифеншталь о Гитлере и нацизме относятся к категории «искусство» (и «пропаганда» тоже), но истины, которые мы извлекаем из них сегодня, отличаются от того, что пытался сказать режиссер. «Знание», которое мы получаем из таких работ, – это в лучшем случае знание о том, что хотел сказать автор.